Как таксист стал политическим блогером и активистом. Премьера фильма "Амурская голгофа" Юлии Серьгиной

Виктор Торопцев работает таксистом в небольшом городе Амурске Хабаровского края, живет в маленькой квартире с женой и двумя детьми. Он много курит и ругается без прикрас. Он описывает себя как типичного представителя русского народа. И у него есть эксцентричный видеоблог на ютубе, в котором он яро критикует политический режим и говорит о коррупции, неравенстве и бедности в сегодняшней России.

Он большой патриот края и сердечно переживает по поводу сокращения населения в регионе (за последние 30 лет Дальний Восток потерял 22% своего населения – около 1,8 млн человек). После довольно неудачного старта его канал набирает популярность, тем самым привлекая внимание властей и спецслужб. Яркий, эксцентричный герой привлек внимание молодого режиссера Юлии Серьгиной. “Амурская голгофа” – это ее первый полнометражный фильм, дипломная работа. Фильм получился харизматичный и резвый, под стать его главному герою.

Мы поговорили с Юлией о работе над картиной.

Фильм “Амурская голгофа” будет доступен на ютуб-канале “Настоящее Время. Док” 3 октября в 16:00 (Киев/Москва).

– Как вы нашли героя?

– Скучный ответ: его видео попалось в ленте, видимо, алгоритмы подобрали его для меня. А нескучный ответ: я с самого начала думала про Дальний Восток России, про то, что я хочу там снимать. Потому что этот регион невероятно закрытый и лишенный внимания документалистов, потому что туда тяжело добраться, там сложно снимать, там нет техники, нет людей. И мне это было интересно, потому что мне казалось, что так как этот регион закрыт, люди, которые там живут, обладают особой психологией. Именно в силу удаленности от центра у них есть какая-то независимость мышления. И там я хотела найти историю. И вот так соединились мои два желания: место съемки и герой.

– Подтвердился ваш тезис о том, что люди на Дальнем Востоке другие, что у них другая психология?

– Думаю, да. Они привыкли рассчитывать только на себя или на своих близких. Вот эта удаленность, видимо, таким образом влияет – люди более самостоятельные, более самобытные. В плане политических взглядов мне показалось, что там больше вольнодумства, как бы сейчас это назвали. Им сложнее запудрить мозг, они настолько далеко находятся, что это сложнее сделать.

– Протесты в Хабаровском крае подтверждают вашу мысль.

– Да, именно.

– Как сейчас поживает ваш герой? Не подпал ли он под мобилизацию?

– Нет. Сейчас он находится в безопасности. Он давно уже закончил заниматься политической и социальной деятельностью в том виде, в котором это было, когда мы снимали кино. И я думаю, что в каком-то смысле это пошло ему на пользу, но и в каком-то демонстрирует его разочарование в том, что он делал. Он отказался от ведения канала на ютубе. Но, возможно, для его семьи это лучше.

– Он по-прежнему в браке? В фильме все было на грани распада.

– Да, он по-прежнему с женой и детьми. Но было напряженно. Дело в том, что как только он переставал заниматься своим каналом или уходил в тень, в принципе, все проблемы нейтрализовывались. Это такая палка о двух концах. Если ты что-то делаешь, то против тебя что-то делают. Если ты отказываешься от своих претензий быть услышанным, то все становится спокойно.

– Его больше никто не преследует? Все дела закрыты?

– Да, все закончилось.

– Вы в конце фильма снимаете встречу губернатора с народом. И очень интересно с помощью монтажа приравниваете Виктора и Сергея Фургала. Насколько его мнение о губернаторе менялось в течение съемок и насколько оно изменилось после ареста Фургала? В фильме они выглядят как альтер эго друг друга.

– Фактически да. Витя – это темная сторона, а Фургал, грубо говоря, – светлая. Мнение у него менялось по поводу Фургала, потому что Витя – человек, который во всем пытается видеть второе дно и подтекст. И долгое время он ему не доверял и считал, что, возможно, это какой-то политический проект. Но когда его закрыли и все начали выходить, Витя и его семья тоже были на протестах.

Но на самом деле, живя там, невозможно было негативно относиться к Сергею Фургалу. Можно было ему не доверять, называть его популистом, но он был очень искренен и не мог оставить никого равнодушным. В каком-то смысле интенции Вити и Фургала совпадали, поэтому была внутренняя симпатия. Ведь Фургал тоже из Хабаровского края. Он уехал оттуда, работал в Москве, а потом вернулся обратно. И для него это место было важным, и поэтому он делал то, что делал. И для Вити место имеет очень важное значение.

– Виктор очень эксцентричный и артистичный человек. Пытался ли он увеличивать накал страстей на камеру?

– Мне кажется, что его поведение не менялось в зависимости от того, снимаем мы или нет. Просто этот человек так живет. Как на сцене. Это способ придать его жизни какую-то странную осмысленность. Его манера поведения больше похожа на поведение трикстера. Он проверяет общество на прочность. Это его способ жить эту жизнь. Его нельзя было обвинить в том, что он подстраивает события в своей жизни для нас, для камеры.

– Сколько вы работали над картиной?

– Мы снимали четыре месяца с перерывами на протяжении двух лет. Монтировали тоже четыре месяца, тоже с перерывами, потому что были проблемы с финансированием. В принципе, весь процесс занял три года.

– Какую сторону Виктор занимает в российско-украинском конфликте?

– У него была очень конкретная позиция по этому поводу еще в 2014 году. И у него было много подписчиков с украинской стороны, которые ему звонили, с которыми он хорошо общался, которые принимали его как своего, как человека, понимающего их боль. У него была очень четкая позиция и по Крыму тоже, что это украинская территория. И сейчас его позиция не изменилась.

Он никогда не поддерживал войну, вторжение российских войск в Украину ни в каких формах. Но прежде всего не потому, что я думаю, что у него есть какое-то особое отношение к украинцам или к Украине как к государству, а потому, что он полностью не поддерживает текущий политический режим и политику Путина. И все, что это правительство бы ни делало, будет встречать у Вити отторжение.

– Он – большой патриот Хабаровского края, говорит о его особенности и обособленности. Насколько сильны сепаратистские настроения у Вити и в регионе в целом?

–Я думаю, что во многих субъектах Российской Федерации сепаратистские настроения очень сильны. Это абсолютно закономерно, потому что центростремительная формация нашего государства, когда есть центр, который управляет политическими, материальными и социальными активами, вызывает недовольство у многих людей. Этому не нужно удивляться. Это огромная проблема.

Неравномерность развития страны приводит и будет неизбежно приводить к тому, что некоторые территории будут этому противостоять. Особенно территории, объединенные какими-то культурными ценностями или по национальному признаку. Я знаю людей, которые в ужасе пребывают от одной мысли о том, что Россия может распасться, и считают, что начнется кровавая резня после этого. Они же делают все для того, чтобы это действительно произошло. Потому что политика, которую ведет государство, ведет к тому, что этот конфликт дозреет. Люди не готовы больше терпеть.

– Вы говорили, что этот фильм является попыткой исследовать поколение Вити, людей 30-40 лет. Насколько полно он его репрезентует? И насколько успешна ваша попытка, как вы считаете?

–Это был действительно важный момент. Витя, конечно, репрезентует это поколение. Он является определенным слепком. Он максимизирует некоторые его черты. Но я думаю, что слом, внутренняя трагедия, которые это поколение пережило, в Вите трансформировались во что-то более яркое и очень заметное, поэтому он хорош как герой. Он как будто бы увеличительное стекло, которое транслирует внутренний надлом, который есть у этого поколения.

Еще мне казалось, что это поколение никаким образом не было отображено в документальном кино. Начиная с 2000 по 2015 год было много хороших документальных фильмов, но определенная часть социума не попадала в объектив. Мне было важно ухватить его, ухватить этих людей и зафиксировать что-то о них во времени. Потому что все равно документальное кино – это хроника времени, как бы мы ни смонтировали фильм.

Меня все время ругают, что фильм очень сильно смонтирован и нарезан, все равно в нем есть определенный дух времени. Критерий успешности заключается для меня в том, что это сделано мной. Я зафиксировала слепок жизни этих людей. Хотя бы маленький осколок этого времени зафиксирован на пленку.

– Что вы почерпнули для себя двадцатилетней в этом поколении?

– Произошло знакомство с ним. Когда я начала снимать фильм, мне был 21 год. Обычно в это время человек занят своим развитием и он не до конца понимает поколение своих родителей. Я думаю, что в процессе работы над этим фильмом я открыла для себя этих людей. Мне показалось важным, что у них у всех есть какая-то внутренняя скорбь по своей собственной судьбе. Это какая-то грусть в глазах, вечная разочарованность.

Когда человек приходит вечером домой, пьет чай на кухне, и он разочарован, хотя ничего не произошло. И это длится изо дня в день. Мы снимали не только Витю, но и его круг друзей. Я сначала связывала это с социальным фактором: Амурск, Хабаровский край, тяжелое экономическое положение, и люди в принципе недовольны жизнью. Но потом я стала анализировать, что у моих родителей, а я из Москвы, и у их круга – то же самое, те же самые симптомы: разочарованность, надломленность, отсутствие жизненной силы и удовлетворенности жизнью. Это мое предположение, но я думаю, что это во многом связано с тем, что они не нашли себе места в этом новом миропорядке, на который пришлась их молодость.

– Витя – такой шукшинский персонаж, народный правдолюб из глубинки. Были ли у вас в голове какие-то референсы? Ориентировались ли вы на каких-то авторов?

– Когда ты снимаешь документальное кино, у тебя референсы есть в голове. Когда ты еще дома, собираешься на съемки, складываешь чемодан. Как только ты приезжаешь в поля – референсы исчезают, планы меняются, драматические структуры, которые ты собирался выстраивать, испаряются. Виктор – персонаж для российской культуры максимально понятный, знакомый всем нам, поэтому не было каких-то конкретных отсылок. Когда работаешь на площадке, в поле, ты просто пытаешься выжить и получить из этой истории все, что она готова тебе дать. Жизнь, она всегда глубже, чем какая-то рамка, под которую ты пытаешься ее подстроить. А референс – это тоже определенного рода рамка. Я стараюсь, наоборот, от этого уходить.

– У вас из названия видно, что все-таки один референс был. Литературный как минимум. Появляется религиозная музыка Владимира Мартынова. В какой момент появился образ Христа?

– На самом деле название появилось потому, что я случайно увидела это словосочетание в одной статье, когда я читала про Дальний Восток, собирала информацию. Есть город Благовещенск, который находится прямо напротив Китая. Там есть известный переход через реку Амур, люди оттуда отправляются в Китай, совершают какой-то товарооборот и возвращаются обратно. И там есть лестница, чтобы подняться наверх. Люди с большими тяжелыми сумками по ней возвращаются домой.

Был какой-то журналист, который написал про это место и назвал его “Амурская голгофа”. И я решила использовать эту фразу. И это неслучайно, потому что изначально идея фильма была показать социально незащищенные слои населения, можно сказать даже – нищие. Христос говорил, что блаженны будут те, у кого мало материального достатка. И когда ты приезжаешь и смотришь на жизнь этих людей, на то, как они борются за выживание в этой холодной пустыне, у тебя реально есть ощущение, что существует некий путь, который человек должен проделать сквозь определенные страдания.

Люди, которые живут в европейской части России, не понимают, насколько это тяжело – продолжать существовать в таких условиях и еще сохранить в себе что-то человеческое, не озвереть. И в каком-то смысле этот путь, который человек должен пройти через эту нищету и сохранить в себе свет. И поэтому мне показалось, что это такой крестный путь нашего народа.
Как таксист стал политическим блогером и активистом. Премьера фильма “Амурская голгофа” Юлии Серьгиной
#Россия #Украина